Два мира - две идеологии - Страница 81

К оглавлению

81

Фадеев, возглавивший с 1934 г. Союз советских писателей, жаловался Сталину, что в сложившейся обстановке ему трудно работать. На что получил известный ответ:

...

"Не нравится? Других писателей у меня для вас нет".

Впрочем, натужные попытки бывших певцов "гениального Троцкого" создавать произведения, посвящённые прославлению созидательного труда или русской истории, приносили народу, пожалуй, ещё больший вред, чем их прежние восхваления комиссаров ЧК-ГПУ и организаторов ГУЛАГа. Бездарность, подражательность, неспособность к творчеству, когнитивный диссонанс между внутренними побуждениями и внешними требованиями приводили к появлению столь убогих и фальшивых подделок, что они только компрометировали сталинскую пропаганду, которую "раскаявшиеся" троцкисты взялись обслуживать. Впрочем, век этих суррогатов был недолгим; всех их вскоре забыли. В то же время произведения русских писателей и поэтов, которых шельмовали в 1920-х гг., картины художников, которым запрещали тогда выдавать краски и кисти, остались образцами высокой художественной ценности, востребованными народом.

Прекращение "эффективного бизнеса"

"…целую Россию отхватили!."

После Октябрьского переворота предприятия и банковские учреждения страны были "национализированы" ― изъяты у российских капиталистов и переданы в управление представителям трудящихся.

Вожди мирового пролетариата и их помощники заняли, в соответствии со своим статусом, особняки, дворцы; расположились в Кремле и его окрестностях.

...

"Склянский, известный заместитель Троцкого, занимал для трёх своих семей в разных этажах "Метрополя" три роскошных апартамента. Другие следовали его примеру, в этих помещениях шли оргии и пиры".

Советский посол в Германии в 1918 г. Иоффе содержал там со всеми удобствами не только свою семью, но и любовницу:

"Было тут много оплаченных счетов от разных шляпных и модных фирм, часто на очень солидные суммы, выписанных на имя М. М. Гиршфельд <содержанки А. Иоффе>, жены Иоффе и других лиц.

Деньги, которые были в посольстве, расходовались совершенно произвольно, и для меня быстро выяснилось, что вся эта публика, считая себя истинными революционерами ― победителями, смотрела на народное достояние, как на какую-то добычу, по праву принадлежащую им.

Для подтверждения приведу один, хотя и мелкий, но яркий пример. Жена Иоффе, вечно, по настоящему или дипломатически в виду создавшегося положения, была больна и почти не выходила из своей комнаты, по совету врача должна была есть как можно больше фруктов, а потому ей ежедневно подавалась в её комнату ваза с разнообразными фруктами. И через некоторое время M. M. потребовала, чтобы и ей в её комнату подавали бы такую же вазу с фруктами. Напомню, что шла война, и в Германии провизия и особенно деликатесы стоили безумных денег.

Помимо того, что приобреталось за большие деньги в Берлине, из голодной, уже истощённой России постоянно доставлялись дипломатическими курьерами разные русские деликатесы, как икра, балык, колбасы, масло, окорока, консервы.".

Замнаркома финансов Гуковский совмещал в 1918-20 гг. в Ревеле финансирование мировой революции с активным отдыхом:

...

""деловая" жизнь вертелась колесом до самого вечера, когда все ― и сотрудники, и поставщики, и сам Гуковский ― начинали развлекаться. Вся эта компания кочевала по ресторанам, кафе-шантанам, сбиваясь в тесные, интимные группы… Начинался кутёж, шло пьянство, появлялись женщины… Кутёж переходил в оргию… Так тянулось до трёх-четырёх часов утра … С гиком и шумом вся эта публика возвращалась по своим домам… Дежурные курьеры нашего представительства ждали возвращения Гуковского. Он возвращался вдребезги пьяный. Его высаживали из экипажа и дежурный курьер, охватив его со спины под мышки, втаскивал его, смеющегося блаженным смешком "хе-хе-хе", наверх и укладывал в постель".

И уж со всеми удобствами устроился глава Коминтерна:

...

"Мне подают полученную по прямому проводу шифрованную телеграмму. "Прошу выдать для надобностей Коминтерна имеющему прибыть в Ревель курьеру Коминтерна товарищу Сливкину двести тысяч германских золотых марок и оказать ему всяческое содействие в осуществлении им возложенного на него поручения по покупкам в Берлине для надобностей Коминтерна товаров. Зиновьев"

— А что это за груз? ― спросил я вскользь.

— Извините, Георгий Александрович, ― я не могу спокойно об этом говорить… Всех подняли на ноги, вас, всю администрацию железной дороги, министра, мы все скакали, все дела забросили… Ананасы, мандарины, бананы, разные фрукты в сахар, сардинки… А там народ голодает, обовшивел… армия в рогожевых шинелях… А мы должны ублажать толстое брюхо ожиревшего на советских хлебах Зиновьева…

Вскоре прибыл и сам Зиновьев. Я просто не узнал его. Я помнил его встречаясь с ним несколько раз в редакции "Правды" ещё до большевицкого переворота: это был худощавый юркий парень… Теперь это был растолстевший малый с жирным противным лицом, обрамленным густыми, курчавыми волосами и с громадным брюхом… Он сидел в кресле с надменным видом, выставив вперед своё толстое брюхо и напоминал всей своей фигурой какого-то уродливого китайского божка. Держал он себя важно… нет, не важно, а нагло. Этот отжиревший на выжатых из голодного населения деньгах каналья едва говорил, впрочем, он не говорил, а вещал…

На обратном пути в Петербург Зиновьев снова остановился в Ревеле. Он вёз с собою какое-то колоссальное количество "ответственного" груза "для надобностей Коминтерна". Я не помню точно, но у меня осталось в памяти, что груз состоял из 75-ти громадных ящиков, в которых находились апельсины, мандарины, бананы, консервы, мыла, духи… но я не бакалейный и не галантерейный торговец, чтобы помнить всю спецификацию этого награбленного у русского мужика товара" (Соломон).

81